Меч с клеймом "Ульфберт". Музей в Новгородском Кремле

Мечей так называемого скандинавского типа (точнее будет сказать – клинков франкского производства с рукоятями, орнаментированными в «скандинавской» традиции) на территории бывшего СССР найдено всего 87 (в одной Норвегии их обнаружено более 1500), причем значительная их часть была извлечена из курганов Прибалтики, остальные сосредоточены на окраинах древней Руси – в Приладожье, Поднепровье и Поволжье [Дубов И.

В. Новые источники по истории Древней Руси. Л., 1990. С. 107-108; Чернышев Н. А. О технике и происхождении «франкских» мечей, найденных на Днепрострое в 1928 г.//Скандинавский сборник. Вып. VI. Таллинн, 1963. С. 212]. Наиболее распространены мечи с клеймом мастерской «Ульфберт» (найдено 15 таких клинков), находившейся на среднем Рейне.

Большинство предметов скандинавского происхождения безусловно должно быть отнесено к продуктам обмена. Таково мнение и знатока скандинавских древностей Гуревича, который пишет: «Бесспорно норманских погребений за пределами Скандинавии известно сравнительно немного; вещи скандинавского происхождения, которые подчас встречаются в могилах в Англии, Ирландии, Франции или на территории СССР, - далеко не всегда доказательство норманской принадлежности погребенных» [Гуревич А.Я. Избранные труды. Т.1. М.; СПб., 1999. С. 170]. Вряд ли можно считать случайностью, что в то время, когда источники действительно свидетельствуют о значительном наплыве норманов в Киев и другие русские земли (первая половина XI в.), скандинавские находки здесь наоборот резко уменьшаются в числе и практически сходят на нет. Этот факт можно объяснить только одним и притом очень простым образом: скандинавское вышло из моды, а сами шведы окончательно выбыли из числа торговых посредников между Русью и Западом.

 Скандинавские наемники на Руси

Знатный скандинавский воин русской дружины середины X века

Комплекс описанных в статье и изображенных на реконструкции предметов несомненно предполагает высокий социальный и имущественный статус их владельца. Так мог выглядеть знатный дружинник или даже предводитель дружины. То, что этот наемник носит почти исключительно скандинавские по происхождению или орнаментации вещи, говорит о недолгом его пребывании на службе. Археология подтверждает тот факт, что, находясь на Руси и принимая самое непосредственное участие в формировании древнерусской дружинной культуры, скандинавские воины очень быстро перенимали изначально чуждые им предметы вооружения и одежды, а также навыки конного боя. Но это уже тема отдельного исследования.

 

6. Боевой топор со скандинавской орнаментикой. Углы. X - XI вв.
7. Боевой топор славянского типа из погребения дружинника на Владимирской улице в Киеве. X в.
8. Боевой топор европейско-славянского типа. Гнездово. X в.
9. Боевой топор степного, хазаро-мадьярского типа. Вахрушева. X в.

 

Скандинавский наемник в Южной Руси

Скандинавский наемник в Северной и Средней Руси

Большая часть скандинавских наемников, сколотив за счет жалования^[49] и военной добычи определенную сумму после нескольких лет службы, возвращались на родину. Однако немало было и тех, кто задерживался на значительно более долгий срок. Летописный рассказ о расправе толпы киевских язычников над христианином-варягом и его сыном в принадлежащей им усадьбе (983 г.) и сообщение западноевропейского хрониста Титмара о множестве «весьма проворных» — по его выражению — данов среди обитателей Киева начала XI века свидетельствуют о достаточно прочном оседании какой-то части скандинавских пришельцев в Гардарики^[50].

Из тех, кто предпочел наемничеству пожизненную службу, многим удалось сделать весьма удачную карьеру, и не только на военном поприще. Норманнские имена носит большинство участников подготовки и подписания договоров Киевской державы с Византией в 907 и 912 годах^[51].

При заключении договора 945 года варяги составляли около трети посольства. Кроме того, часть послов представляли скандинавов, входивших в ближайшее окружение Великого князя^[52].

Норманн Асмунд в 40-х годах X века становится «дядькой», воспитателем при малолетнем князе Святославе Игоревиче. Знатный норвежец Сигурд Эйриксон, находясь на службе у новгородского князя, собирает для него дань с эстов в 970–977 годах. После занятия Киева в 980 году Владимир Святославич во многих городах поставил наместниками наиболее достойных из числа приведенных с собой скандинавских наемников. С 1019 года наместником в Ладоге становится шведский ярл Регнвальд Ульвсон, двоюродный брат Великой княгини Ингигерд, которого около 1030 года сменил наследник — его сын Эйлив.

Наместниками в Полоцке, в отсутствие там князя Брячислава Изяславича, последовательно становятся предводители нанятого им норвежского отряда Эймунд Рингсон и Рагнар Агнарсон. Однако наибольшая удача выпала на долю неких Рогволода (Регнвальда) и Тура, которые, воспользовавшись занятостью Великого князя Святослава Игоревича войной на Балканах, сумели вокняжиться, первый в Полоцкой, а второй в Дреговической (Полесье) землях.

И все же наиболее колоритной фигурой из этого круга был варяг Свенельд. Его карьера открывается победоносным завершением затянувшейся на три года осады Пересечена, племенного центра славян-уличей (правобережье нижнего течения Днепра). В награду удачливый военачальник получает право сбора в свою пользу дани с Улической земли в 940 году, а за участие в походе на Константинополь — и с Древлянской (Подолия) в 942 году. Полководческий талант выдвигает Свенельда на первое место среди киевских воевод. Воины его личной «гвардии» роскошной отделкой оружия и богатством одежд соперничали с великокняжескими дружинниками, роптавшими: «отроки Свенелжи изоделися суть оружьем и порты, а мы нази»… В 946 году Свенельд громит мятежных древлян, предавших смерти князя Игоря Рюриковича, и как спаситель династии становится влиятельнейшим лицом в окружении вдовой княгини Ольги и князя Святослава Игоревича.

В годы войны на Балканах удачливый варяг приобретает лавры не только героя обороны болгарской столицы Преславы в 971 году, но и искусного дипломата, разработавшего условия мирного договора с Византией 972 года. В последних летописных сообщениях о нем (975 и 977 годы) Свенельд предстает советником, оказывающим решающее влияние на Великого князя Ярополка Святославича.

Тем не менее, для значительного числа викингов служба в Гардарики была лишь промежуточным этапом на пути к величественным дворцам Миклагарда-Константинополя. В 911 году в составе византийского войска насчитывалось 700 варяжских наемников. В 935 году 415 викингов на семи кораблях приняли участие в экспедиции византийцев в Италию. Шесть судов с 629 викингами на борту сопровождали имперское войско в походе на остров Крит в 949 году. О том, насколько привычным для кандидатов в наемники стал путь из Руси в Византию уже в первой половине X века, красноречиво свидетельствует широкое бытование параллельных рядов славянских и норманнских («русских», по определению трактата «Об управлении Империей», написанного императором Константином Багрянородным между 948 и 952 годами) названий днепровских порогов^[53].

 

Присутствие скандинавов в крупнейших городах Руси — Ладоге, Новгороде, на торгово-ремесленных поселениях типа Городища под Новгородом, Сарского и Тимерева в IX в. — засвидетельствовано письменными и археологическими источниками. Но именно эти города, в которых сели, согласно разным версиям легенды о призвании, варяги, — Ладога, Новгород, Белоозеро, Изборск — были форпостами славянской колонизации на восточноевропейском Севере. Именно здесь, в сфере городской полиэтничной культуры, протекает, вероятно, первая фаза «славяно-скандинавского синтеза»945.

 

Однако скандинавы не могли находиться здесь без урегулирования отношений с местным финским и недавно осевшим славянским населением. Собственно, в легенде о призвании варягов и отражено предание о регламентации прав и обязанностей варяжских князей по отношению к местной знати. В. Т. Пашуто подчеркнул важность того обстоятельства, что варяжский князь был приглашен для «наряда»946: этот термин определял условия, на которых князь подряжался правящей знатью отдельных русских городов и областей.

 

Легендарное призвание варяжских князей представителями знати северной (новгородской) конфедерации племен947, с одной стороны, усилило приток скандинавских дружин на Русь948, с другой — определило их положение, подчиненное интересам формирующегося правящего класса Древней Руси, прежде всего великокняжеской власти.

 

В условиях интенсивной консолидации племенных союзов и их перерастания в государственное образование наиболее существенной была борьба с племенным сепаратизмом, и именно здесь норманны представляли удобную нейтральную и организованную силу, которую великие князья могли использовать против родо-племенной знати для объединения разноэтничных территорий под своей властью. Необходимость борьбы с сепаратизмом понимала и племенная верхушка, особенно тех регионов, где сталкивались интересы разноэтничных группировок: по предположению В. Т. Пашуто, верхушка конфедерации финских и славянских племен обратилась к князьям из «чужой» земли, чтобы те могли судить «по праву», соблюдая общие интересы949. Великокняжеская власть, особенно на ранних этапах своего существования (вторая половина IX - начало X в.), использовала скандинавов и в аппарате государственного управления, в первую очередь в системе взимания податей950.

 

Такова, видимо, была основа, на которой проходила интеграция скандинавов в восточнославянское общество во второй половине IX - первой половине X в.

 

Включение скандинавов в социально-экономические процессы на Руси привело к усилению обратного, древнерусского воздействия на Скандинавию. Во-первых, значительно возрастает количество восточного серебра, поступающего в Скандинавию. С утверждением в Новгороде династии Рюриковичей

 

B.  М. Потин связывает усиление притока серебра в Скандинавию именно в 6070-х гг. IX в.951. На время до 900 г. приходится уже 10 кладов арабских монет на территории Скандинавии. Однако сохраняется тот же, что и в первый период, приоритет в формировании кладов: 45 кладов того же времени найдено на Руси, 12 — в Западной Европе952.

 

Во-вторых, расширяется сфера древнерусского влияния на культуру Скандинавии. В кладах, помимо монет, встречаются серебряные гривны «пермского

 

Типа»: с середины IX в. — на Готланде953, в Х в. — в Южной Швеции и Дании954. Тогда же распространяются витые серебряные гривны, послужившие, согласно М. Стенбергеру, образцом для сходных украшений скандинавского местного производства955. Таким образом, происходит не только проникновение некоторых предметов из драгоценных металлов, рассматривавшихся как одна из форм имущественных ценностей, но и усваиваются ремесленные традиции, что указывает на большую глубину и интенсивность связей, чем в предыдущий период.

 

Камерные скандинавские погребения из раскопок 2000-х гг. в Пскове (камеры 1-2)

 

«Варяжская гостья»

 

Как известно, во время проведения охранных раскопок в Пскове в южной  части Окольного города в декабре 2003 г. было сделано неожиданное открытие, которое заставило исследователей отчасти пересмотреть сложившиеся представления о Пскове X века. В 1,3 км от исторического центра Пскова – Крома исследователи обнаружили скандинавское погребение с богатейшим инвентарем. Дальнейшие раскопки показали, что данное погребение на участке не было единственным. От уже известного, изученного, в основном, в 80-90-х гг. XX в., древнерусского некрополя Пскова изученный памятник располагается на почтенном расстоянии порядка 1 км.

 

С легкой руки журналистов и археологов погребенная получила поэтическое наименование «варяжская гостья». Что незамедлительно вызвало у сторонников норманнской теории желчное контрназвание «варяжская (или псковская) хозяйка».

 

Автор открытия, Е.А. Яковлева характеризует погребение как камерное подкурганное. Возможно, в Пскове, как и в Гнездове (Авдусин, Пушкина, 1989, с. 192), погребальная яма была выкопана после сожжения на поверхности земли ритуального костра. Над центром восточной части захоронения, в составе просевшей насыпи находился большой гранитный валун (до 0,8 м в поперечнике). Как отмечается в отчетной документации и публикациях автора раскопок, открытое погребальное сооружение - деревянная конструкция, ориентированная по оси 3/ ЮЗ - В/СВ, занимавшая центральное положение в прямоугольной, со скругленными углами яме (4 м х 4,5 м) такой же ориентации. Усыпальница представляла собой сруб размером 2,7 м х 3,3 м, сложенный из соснового горбыля или досок шириной до 0,26 м с угловыми выпусками длиной 0,15 - 0,3 м. Участки деревянных стен достоверно прослеживались па высоту до 1,2 м от уровня дна материковой ямы. Внутреннее пространство сруба было поделено широкой 0,3 м), доской, вероятно, изначально стоявшей «на ребре», на два примерно одинаковых по ширине «помещения»: северное (где находились останки), и южное. Конструкция имела верхнее перекрытие и нижний настил. Непосредственно под скелетом прослежены участки досок, лежащих по оси 3-В, что позволяет предположить наличие некоего деревянного погребального ложа.

 

Как показали раскопки, в центре северной части камеры находился скелет женщины 25-35 лет, захороненной в полусидячем положении (антропологическое определение останков выполнено Д.В. Пежемским). Погребение имело юго-западную ориентировку. В камере было обнаружено более 60 предметов, среди которых ювелирные украшения, хозяйственный инвентарь, декоративные детали одежды и утвари.

 

Как отмечается Е.А.Яковлевой, некоторые вещи сохранились целиком (в основном, изделия из цветных и драгоценных металлов), другие находки дошли до наших дней в виде небольших фрагментов, тлена или ржавчины. Большую часть погребального инвентаря составляли ювелирные украшения. Из них более двух десятков - это изделия из серебра, некоторые украшения со следами позолоты. Как пишет автор раскопок, все типы вещей из захоронения известны по материалам некрополей Гнездова, Шестовиц, Киева, Тимерева, Бирки и т.п. Традиционна для камерных захоронений и сама «комплектность» набора предметов, сопровождающих умершую «в мир иной». По мнению Е.А.Яковлевой, богатство и разнообразие комплекса свидетельствуют о высоком социальном статусе и материальном достатке семьи, к которой она принадлежала.

В районе шеи, основания черепа, была найдена серебряная гладкая гривна из ромбического в сечении дрота с застежкой в виде двух крючков со спирально закрученными наружу концами. Там же, частично под черепом, были обнаружены элементы ожерелья. Центральное место в нем занимала большая серебряная лунница (4,2 х 3,2 см), украшенная орнаментом из треугольников, выложенных регулярной. С двух сторон, симметрично от нее размещались: две византийские монеты с ушками для привешивания и затем - две подвески-маски.

Монеты представляют собой позолоченные серебряные милиарисии Романа I (920-945 г.) и Константина VII и Романа II (945-959 г.). Ожерелье с этими монетами могло сформироваться не ранее сер. X в. Автор раскопок особо подчеркивает, что наличие монет с изображением крестов и христианских императоров не случайны в погребении: «Несомненно, они имели символическую и меморативную функцию. Контекст комплекса: датировка, особенности обряда, наличие серебряного креста позволяют отнести их к предметам личного благочестия одной из первых русских христианок. Как справедливо отметил А.Е. Myсин, серии монет из погребений соответствуют не только известным фактам из истории византийско-скандинавских отношений, по и событиям христианизации (Мусин, 2002, с. 172). В данном случае привлекательным и возможным представляется соотнесение находок с известным фактом раздачи милиарисиев Константином VII во время посольства княгини Ольги в Константинополь в 957 г. (Литаврин 1982, с. 74)». Подвески-маски - полые серебряные украшения, с рельефной основой лицевой пластины, на которой в технике зерни и скани изображены черты бородатого мужского лица. Согласно мнению автора раскопок, предметы относятся «гибридному» типу ювелирных изделий, совместивших в себе славяно-русскую ювелирную технологию и скандинавскую тематику Подобные изделия известны в кладах и погребениях Швеции, Восточной Прибалтики и Древней Руси и являются эволюционной стадией развития тина подвесок с изображением человеческого лица распространенных в Скандинавии в эпоху викингов (Новикова, 1999 с. 47-52.). Ю.Е. Новикова считает, что этот тип подвесок сложился на о. Готланд к кон. X в., откуда с 1-й пол. - сер. XI в., распространился на Русь и в Восточную Балтику.

 

 

На погребенной было ожерелье из 19 различных бус

 

основном стеклянных и настовых. Помимо них ожерелье включало в себя: одну ромбическую янтарную бусину, одну - зеленую настовую на золотом колечке с завязанными концами, пять зонных бусин плохой сохранности, похожих на корродированные металлические изделия, а также две серебряные полые бусины, орнаментированные геометрическим зерненым орнаментом. Среди аналогов бусин Е.А.Яковлева называет находки в кладе из Фелхагена с Готланда (ок. 1000 г., Наследие варягов, 1996, с. 53) и камерном погребении 124 из Киева (Каргер, 1958, с. 210, т. XXVIII).

 

 

Один из самых больших городов раннего Средневековья

 

Гнёздово является крупнейшим курганным могильником Восточной и Северной ЕвропыТерритория, занятая курганами, начинается сразу же по левую сторону Витебского шоссе. Курганы расположены и в лесу и в поле. Город занимает территорию примерно 16 гектар, вокруг которого находится 3000 сохранившихся курганов и несколько древнерусских поселений. По мнению археологов, количество курганов доходило до 4000^]—6000 Из городов северной Европы только Хедебю (24 га) был крупнее

 

Находки в Гнёздове

 

Археологические раскопки показали, что в центре поселения находилось городище — укрепленная часть города, рядом был расположен посад и кладбище (курганные могильники). В Гнёздовских курганах погребены богатые воины с предметами вооружения или простые горожане с многочисленными бытовыми вещами и орудиями, которыми они пользовались при жизни. Из гнёздовского археологического комплекса происходит около трети всех известных в настоящее время скандинавских языческих амулетов, найденных на территории Восточной Европы — «молоточки Тора», кресаловидные привески и т. д. Наиболее ранние скандинавские находки в Гнёздове сравнительно немногочисленны и относятся к первой половине X в., тогда как основная их масса датируется серединой — второй половиной X в.

 

Скандинавы составляли определенную часть населения «гнёздовского Смоленска» конца IX—XI вв. По подсчётам Д. А. Авдусина, среди гнёздовских курганов больше 40 возможно содержали скандинавские погребения, ещё в 17 найдены скандинавские вещи. При анализе Гнёздовского курганного некрополя выявляются интересные тенденции в развитии погребального обряда. В X в. в центральной части могильника образуется своего рода «аристократическое кладбище», состоящее из цепочки особенно высоких, так называемых «больших курганов» (до 5-9 м высотой). В погребальном обряде этих насыпей обычаи, привнесенные варягами (сожжение в ладье), соединились со своеобразными новыми ритуалами, выработанными в местной среде и неизвестными в Скандинавии. В погребении в камере кургана Ц-171 отмечен обряд, где гроб, сбитый гвоздями и содержавший останки женщины, был помещён в камеру столбовой конструкции, что типично для Южной Балтики и староладожского Плакуна а в Бирке гробы в камерах отсутствуют.

 

Основными занятиями населения Гнёздова были торговля и ремесло. В городе имелись разные ремесленные мастерские: кузнечные, слесарные, ювелирные. Гнёздово, наряду с Городком на Ловати, было одним из двух центров производства трёхдырчатых и ромбовидных подвесок.

 

Самой многочисленной находкой была домашняя утварь. При раскопках кургана № 13 была найдена корчага из Керчи, с древнейшей у нас надписью на кириллице. По мнению О. Н. Трубачёва кириллица древнего образца свидетельствует о проникновении на Русь глаголицы из Среднего Подунавья. Однако, обнаруженное в 2013 году писало, норманистка Тамара Пушкина отнесла не к X веку, а к XII или XIII веку. Также среди вещей, найденных в Гнёздово были бритвы и ножницы, серпы, подковообразные застёжки-фибулы, подвески к ожерельям, славянские и балтийские височные кольца, языческие амулеты, восточные ременные наборы.

 

Луннические височные кольца «нитранского типа», кольца с гроздевидной подвеской, лучевые височные кольца (рубеж IX—X вв.), обнаруженные в Гнёздове и некоторые типы гончарной керамики (20—30-е гг. X в.) своим происхождением связаны с Великой Моравией^[14], откуда, вероятно, прибыли славянские беженцы, теснимые венграми. Некоторые изделия привозные, преимущественно женские украшения из Скандинавии. Отдельные предметы вооружения имеют североевропейское, западнославянское и восточное происхождение, относящиеся к IX—XI векам (шлемы, стрелы, боевые топоры, мечи). При раскопках найдено большое количество восточных арабских монет — дирхемов, попавших сюда с арабского Востока по Волго-Балтийскому пути.

 

Т. И. Алексеева, исследовав в 1990 году краниологическую серию Гнёздовского могильника из четырёх мужских и пять женских захоронений (два мужчины и две женщины из погребений в камерах), определила явное сходство с балтским и прибалтийско-финским комплексом и отличие от германского комплекса. Анне Стальсберг считает, что одновременные парные погребения с ладьёй в Гнёздово не идентичны вторичным захоронениям, найденным в несожжённых камерах в Бирке. Также она определила, что ладейные заклёпки из Гнёздова ближе к балтийской и славянской традиции, нежели к скандинавской, и объединила их с заклёпками из староладожского Плакуна, приведя заключение Я. Билля о том, что заклёпки из Плакуна ближе к балтийским и славянским. А. Стальсберг полагает, что при захоронении славянок могли использовать одну фибулу. Из 43 гнёздовских трупосожжений с овальными фибулами, лишь в 5 случаях отмечено не менее двух фибул. Всего к 2001 году в Гнёздовском археологическом комплексе обнаружено 155 скандинавских фибул

 

Раскопки в Гнёздово продолжаются до настоящего времени.

 

 

Шлем,реконструкция из Гнездово

Завершение процессов образования Древнерусского государства в последней четверти Х в. ставит приходящих на Русь скандинавов в новые отношения с центральной властью. Дружинники Олега и Игоря, осевшие на Руси, и их потомки уже вряд ли могут рассматриваться иначе, нежели как представители древнерусской военной знати: показательно, что и летописец конца XI - начала XII в. никогда не применяет к ним этническое определение «варяг», т. е. скандинав. Они — русы. Варягами же называются скандинавы, оказывающиеся на Руси в качестве воинов-наемников и торговцев, как правило, на короткое время915. Лишь незначительная часть их остается здесь навсегда916, поскольку необходимость в использовании новых выходцев из Скандинавии в аппарате государственного управления уже отпала: существует достаточно широкий слой местной знати. Основной формой деятельности новоприбывающих скандинавов, собственно «варягов», становится военная служба: их отряды нанимаются на более или менее длительный срок за определенную плату, после чего распускаются или отправляются домой на север или далее на юг — в Византию. Они находятся под строгим контролем центральной власти и в конфликтных ситуациях древнерусские князья защищают интересы местного населения, а не пришлых наемников917. На протяжении первой половины XI в. роль варягов продолжает уменьшаться, становясь чисто вспомогательной, и постепенно сходит на нет.

(Впервые опубликовано: Хорошие дни. Памяти Александра Степановича Хорошева. Великий Новгород; СПб.; М., 2009. С. 340-347)

Е. А. Мельникова, В. Я. Петрухин, Т. А. Пушкина

Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья (К постановке проблемы)*

На протяжении двух столетий обсуждения «норманнского вопроса» русскоскандинавские отношения раннего средневековья рассматриваются исключительно как однонаправленный процесс воздействия скандинавов на социальнополитическое и культурное развитие народов Восточной Европы. Дискуссия между норманистами и антинорманистами полностью сосредоточилась на оценке характера и степени этого влияния918 919. Изучение лишь этого направления связей было определено традициями старой норманистской школы, для которой культуртрегерская роль норманнов в Восточной Европе была исходной аксиомой и, наряду с априорным представлением о более слабом, по сравнению со Скандинавией, экономическом и социальном развитии славянского мира, исключала саму постановку вопроса о возможных обоюдных воздействиях.

Новые перспективы открылись в результате широкой разработки в отечественной исторической науке теоретических проблем генезиса государственности у восточных славян920 как самостоятельного, вытекающего из внутренних закономерностей в развитии общества перехода от племенного строя через союзы племен к раннефеодальным структурам IX-X вв. Сравнительнотипологическое сопоставление процессов образования государств в Восточной и Северной Европе позволило аргументированно отвергнуть одно из основных положений норманистской школы, утверждавшей социальное и экономическое превосходство скандинавов921. Сопоставление деятельности викингов в Западной (прежде всего в Англии) и Восточной (прежде всего на Руси) Европе (хотя и проведенное с норманистских позиций) выявило отличия в характере и целях походов на Запад и Восток, но обнаружило сходство в способности скандинавов быстро усваивать черты местной культуры, растворяясь в среде численно превосходящего местного населения922. В результате этих исследований совер-

Самые ранние продвижения скандинавов на северо-западе в район Прила-дожья, очевидно, могут датироваться VI-VII в. (к VI в. относится погребение женщины-скандинавки в Риеккала в северной части Ладожского озера880, VII в. датируется равноплечая фибула типа Вальста, найденная на дне р. Волхов881). К середине VIII в. уже существует поселение в Ладоге (ныне Старая Ладога) с постоянным скандинавским населением, а в середине IX в. скандинавы обосновываются на Новгородском (Рюриковом) городище и на Сарском городище под Ростовом. Скандинавские древности концентрируются в названных и нескольких других пунктах, но отдельные находки встречаются и во многих других местах вдоль речных магистралей, выводящих на Волгу. Об освоении скандинавами к началу IX в. северной части Волжского пути882 говорит также концентрация кладов арабских монет конца VIII - начала IX в. в Поволховье883. Наконец, сколь ни туманны и трудно датируемы сообщения саг и других письменных источников, они отражают историческую память о ранних походах викингов, в первую очередь свеев, в Восточную Прибалтику и на Северо-Запад будущей Руси884.

Деятельность скандинавов здесь протекает в малоблагоприятных для производящего хозяйства климатических условиях, что обусловливало низкую плотность финского населения и отсутствие развитой системы протогородских поселений. Одновременно со скандинавской происходит славянская земледельческая колонизация, в результате которой славяне заселяют плодородные участки вдоль рек и озер885.

Находки скандинавских древностей на северо-западе Восточной Европы с VII по середину IX в., как кажется, не подтверждают скандинавскую земледельческую колонизацию886, однако они свидетельствуют, что скандинавы самым активным образом участвовали в освоении Балтийско-Волжского пути: именно находки скандинавских предметов очерчивают его зону. Скандинавы основывают в его стратегически ключевых пунктах поселения или обосновываются на уже существующих, откуда осуществляют контроль за функционированием пути и где занимаются торговой и ремесленной деятельностью, вовлекая в нее местное население. Образование трансконтинентального торгового пути объективно послужило одним из важных факторов (если не решающей предпосылкой) зарождения государственности на севере Восточной Европы887. Естественным завершением этих процессов оказывается возникновение раннегосударственного образования, во главе которого в 860-е гг. становится — по соглашению с местной знатью — скандинавский военный вождь.

Практически полное отсутствие скандинавских древностей к югу от водораздела Западной Двины — Днепра — Верхней Волги до рубежа IX-X вв.888 могло бы рассматриваться как доказательство незнакомства скандинавов с Днепровским путем и Южной Русью в IX в., если бы не сообщения «Повести временных лет» (далее — ПВЛ) о вокняжении в Киеве Аскольда и Дира и завоевании Киева Олегом. Вряд ли могут быть сомнения в том, что эти походы были отнюдь не первыми «прорывами» скандинавов на юг по неразведанным пространствам Восточной Европы. Им должны были предшествовать десятилетия плаваний по рекам Восточноевропейской равнины889, открытие речных путей и волоковых переправ, связывавших бассейны Балтийского и Черного морей, обнаружение богатых городов (вплоть до Константинополя), привлекательных для скандинавских отрядов. И действительно, византийские и западноевропейские источники указывают на появление скандинавов в Черном море по крайней мере с начала IX в.

В современной, как и в более ранней историографической традиции за немногими исключениями876, деятельность скандинавов в Восточной Европе IX - начала XI в. представляется обычно единообразной и неизменной: и в IX, и в Х, и в первой половине XI в. они вели торговлю, служили наемниками в дружинах русских (в IX - начале Х в. — скандинавских по происхождению) князей, выступали в роли их помощников и советников, ходили походами на Византию. Отмечают источники и грабительские набеги в Прибалтику и на Русь (например, на Ладогу) в VII-X вв.877. Столь же единообразными представляются занятия скандинавов на севере и юге Восточной Европы — в Новгородской земле и в Среднем Поднепровье, причем их пребывание в Южной Руси нередко рассматривается как непосредственное продолжение их торговой и военно-политической деятельности на Севере. Перемещение варяжских (скандинавских) правителей из Новгорода в Киев в конце IX в., казалось бы, подтверждает отсутствие принципиальных различий между формами участия варягов в жизни Северной и Южной Руси хотя бы с этого времени. О том же, на первый взгляд, говорят и данные письменных и археологических источников, интерпретируемые в основном в контексте образования Древнерусского государства с единой «дружинной» культурой, в которой этнические и региональные отличия успешно преодолевались, поскольку она отмечала социальный статус ее носителя, а не его этническую принадлежность.

Между тем изменения характера, форм и интенсивности деятельности скандинавов во времени достаточно очевидны и отмечены даже летописцем XII в., который различал и противопоставлял «русь» и «варягов» как разновременные волны скандинавских мигрантов, занявших различное положение в древнерусском обществе и государстве878. Менее очевидны и потому практически не обращали на себя внимания региональные отличия в деятельности скандинавов в Южной и Северной Руси и их роль в общественной жизни этих территорий879. Поэтому представляется целесообразным хотя бы в общих чертах проследить эти отличия по данным как письменных, так и археологических источников.

Древнейший этап связей Северной и Восточной Европы приходится на время до 860-х гг., условного времени вокняжения Рюрика в одном из главных центров Северной Руси, в Ладоге или на Новгородском городище, и похода росов на Константинополь, очевидно из Киева, под главенством захвативших в нем власть незадолго перед тем скандинавов Аскольда и Дира (или одного Аскольда), если следовать общепринятой интерпретации этих событий. Именно в этот период происходит постепенное проникновение скандинавов вглубь Восточной Европы и освоение ими сначала Волжского (VIII-IX вв.), а затем Днепровского пути вплоть до Константинополя. Эти события отмечают две принципиально различных стадии русско-скандинавских связей. Первая — вокняжение Рюрика — знаменует завершение процессов освоения Балтийско-Волжского пути и становления связанных с ним политических структур, вторая — за

крепление Аскольда и Дира в Киеве — отмечает возникновение потребности в контроле над Днепровским путем.

До середины - второй половины IX в. Среднее Поднепровье представляется транзитной зоной, через которую проходили редкие отряды наиболее предприимчивых и удачливых «морских конунгов», наслышанных о богатствах Востока и Византии. На протяжении первой половины IX в., а вероятно, и с более раннего времени, они разведывают и осваивают речные пути, ведущие через Волгу и Днепр в Черное море и далее в Византию. Судя по имеющимся сведениям, они стремятся к быстрому обогащению с помощью грабежа, а не установлению регулярной торговли, т. е. их цели в данном регионе принципиально не отличаются от целей викингских отрядов в других областях Европы. Они нападают на города Западного Причерноморья (Амастриду) и Константинополь, но не задерживаются на своем пути и соответственно почти не оставляют отчетливых следов в материальной культуре. Лишь временами они вступают в контакты с местными правителями, подчас оказываются у них на службе, но не оседают у них надолго.

Только в середине IX в., видимо, Среднее Поднепровье как таковое оказывается в сфере интересов скандинавских отрядов. По мере накопления сведений о топографии и этно-политической обстановке юга Восточной Европы скандинавы начинают активнее использовать Днепровский путь, в особенности из-за того, что Хазарский каганат все сильнее препятствует проникновению отрядов викингов на свою территорию, и им редко удается спускаться ниже Булгара901. Именно тогда и возникает потребность в установлении контрольных пунктов на Днепре для обеспечения нормального функционирования магистрали и установления торговых отношений с местным населением. Этот этап, вероятно, и отразился в рассказе о вокняжении в Киеве Аскольда и Дира902. Единственное событие в их деятельности, о котором говорит составитель ПВЛ (кроме их вокняжения в Киеве), — это поход на Царьград903. Дополнение Новгородской первой летописи (далее — НПЛ) о том, что они воевали с древлянами и уличами904, является единственным в этой летописи сообщением об их деятельности905, и, вероятно, отражает не столько воспоминания о действительных событиях, сколько представления новгородского летописца, в отличие от составителя ПВЛ считавшего Аскольда и Дира князьями, — об обязательных деяниях князя906. Тем самым, на основании этого повествования более или менее уверенно можно говорить лишь об установлении скандинавами в середине IX в. контроля над Киевом и использовании его в качестве базы для осуществления похода на Константинополь.

Утверждение скандинавских правителей в Киеве — бесспорное свидетельство возросшей роли Днепровского пути. Но рассказ показывает и то, что контингент оседающих на юге скандинавов еще крайне малочислен — речь идет не об основании нового поселения (таковым станет Гнёздово полувеком позже), а об установлении контроля над уже существующим центром907. Наконец, как явствует из летописи, — конечной целью предводителей викингов был не Киев, а Константинополь, суливший огромные богатства в случае удачного похода. Киев, видимо, играл в данном случае роль опорного пункта, базы для дальнейших набегов (ср. аналогичные «базы» викингов IX в. в Западной Европе: на островах в устьях Темзы, Рейна, Сены и др.).

В отличие от Северо-Запада, скандинавские отряды на юге еще и в середине IX в. не включаются непосредственно в социально-экономические процессы в восточнославянском обществе, хотя угроза грабежа со стороны скандинавов и возможность принять участие в перераспределении награбленных ими на черноморских берегах богатств могли в какой-то степени способствовать консолидации местного общества, но это было косвенное влияние, а отнюдь не прямое участие.

Гнездово

Древний меч из Гнездово (Х век)

Вокняжение Олега в Киеве положило начало новому этапу деятельности скандинавов в Южной Руси. Во-первых, вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов. Во-вторых, скандинавские по происхождению правители и их окружение заняли в Киеве господствующее положение, сосредоточив в своих руках военную, административную и фискальную верховную власть. Однако они — по крайней мере в значительной своей части — оказались интегрированными в славянскую среду. И хотя процесс ассимиляции скандинавов в конце IX в. только начинается, степень «включенности» дружин Олега и Игоря в восточнославянское общество была неизмеримо выше, нежели их предшественников. И сообщения ПВЛ о деятельности Олега полностью подтверждают это.

Поход Олега на Константинополь, казалось бы, сходный с нападениями росов первой половины - середины IX в., имеет и принципиальное отличие: он завершается заключением договора, который обеспечивает не личные интересы правителя, как, например, договоры предводителей викингов с правителями Англии и Франции908, а государственные нужды Руси, точнее, ее правящего слоя, военной элиты, регулирует ее торговые и политические связи с Византией, обеспечивая их устойчивость909. Известия о походах Олега на древлян, северян, радимичей, очевидно, отражают сложный и отнюдь не завершившийся при нем процесс «собирания» земель, консолидации племенных территорий в единое государство. Упоминания об установлении «даней» свидетельствуют об упорядочении обложения включаемых в состав Русского государства племен. Таким образом, деятельность Олега (и его скандинавских дружин), как и позднее Игоря, объективно коренным образом отличается от походов викингов: это более или менее последовательная (хотя, вероятно, далеко не всегда осознанная) внутренняя и внешняя политика, преследующая цели консолидации и укрепления восточнославянского государства.

Скандинавские древности в Южной Руси становятся все более многочисленными и отчетливыми в середине - второй половине Х в., что обнаруживает прямую связь оседающих здесь скандинавов с великокняжеской властью. Скандинавские комплексы концентрируются в местах стоянок великокняжеских дружин, куда, очевидно, свозилась дань и откуда осуществлялся контроль над торговыми путями и племенными территориями. Наблюдается тяготение этих стоянок к двум крупнейшим центрам Среднего Поднепровья: самому Киеву (Киев, Вышгород, Китаев)910 и Чернигову (Шестовица, Седнев, Табаевка)911912, но аналогичные памятники, также отражающие пребывание дружин великого киевского князя, имеются и в Гнёздове под Смоленском, в Тимереве под Ярославлем и др., т. е. на дальних рубежах формирующегося Древнерусского государства. Показательно, что в Южной Руси (вне зоны Днепровского пути) очень мало рассеянных, единичных находок скандинавских предметов или комплексов. Отсутствует и собственная скандинавская топонимия для населенных пунктов: все известные скандинавским источникам южнорусские топонимы — передача местных наименований: Киев > Kwnugardr’1, Витичев > Vitaholmr913, тогда как на севере большинство топонимов имеют скандинавское происхождение (Holmgardr) или образованы с помощью скандинавских терминов.

Таким образом, оседание скандинавов в Южной Руси с самого начала было связано с укреплением центральной власти в Киеве и подчинено задачам становления и консолидации Древнерусского государства.

Завершение процессов образования Древнерусского государства в последней четверти Х в. ставит приходящих на Русь скандинавов в новые отношения с центральной властью. Дружинники Олега и Игоря, осевшие на Руси, и их потомки уже вряд ли могут рассматриваться иначе, нежели как представители древнерусской военной знати: показательно, что и летописец конца XI - начала XII в. никогда не применяет к ним этническое определение «варяг», т. е. скандинав. Они — русы. Варягами же называются скандинавы, оказывающиеся на Руси в качестве воинов-наемников и торговцев, как правило, на короткое время915. Лишь незначительная часть их остается здесь навсегда916, поскольку необходимость в использовании новых выходцев из Скандинавии в аппарате государственного управления уже отпала: существует достаточно широкий слой местной знати. Основной формой деятельности новоприбывающих скандинавов, собственно «варягов», становится военная служба: их отряды нанимаются на более или менее длительный срок за определенную плату, после чего распускаются или отправляются домой на север или далее на юг — в Византию. Они находятся под строгим контролем центральной власти и в конфликтных ситуациях древнерусские князья защищают интересы местного населения, а не пришлых наемников917. На протяжении первой половины XI в. роль варягов продолжает уменьшаться, становясь чисто вспомогательной, и постепенно сходит на нет.